VC по «экзитам» считают: почему на российском рынке стартапов по-прежнему мало «выходов»?
Корпорациям — особенно в промышленности, электронике и машиностроении — нужны четкие правила, как поглощать стартапы
В последние годы стало крайне популярно говорить о стартапах и их основателях, венчурных инвесторах и сделках. Писать статьи с названиями «Правила инвестиций Господина А / Бизнес-ангела В / Фонда С». Тем не менее, пока в России венчурный бизнес — это игра с отрицательной суммой. И для основателей, и для инвесторов. Так, например, по статистике RVCA за первые три квартала 2016 года в Росии сумма новых венчурных инвестиций составила на $105 млн (это «вход»), а «выходов» из инвестиций (то есть возврата средств инвесторам, далее — «выходы» или «exit») на $55,5 млн. Грубо говоря (внимательный читатель увидит, что вход и выход в сделку разнесены на годы — но более точное изучения статистики последних лет лишь усугубляет данный вывод), на каждый вложенный доллар инвесторы вернули 50 центов. В то же время, в США, которые можно считать образцовой моделью венчурного рынка и экосистемы, на каждый вложенный доллар инвесторы возвращают примерно 1,5-2 доллара.
Инвестиционный директор Фонда «Сколково» Владимир Сакович. Фото: Sk.ru
Одной из главных проблем российского венчурного рынка, с которой согласны большинство экспертов, является дефицит венчурных «выходов» (то есть сделок по продаже долей основателей и венчурных инвесторов стартапов третьим лицам). Особенная критичная ситуацию в секторах, отличных от B2C-сегментов интернета — таких, как машиностроение, энергетика, медицина, электроника. Именно поэтому статей с названиями «Правила для успешной продажи стартапов Господина А / Бизнес-ангела В / Фонда С» встречается немного.
В мировой практике существует два основных инструмента для реализации «экзитов» — IPO или продажа бизнеса стратегу. Так, согласно данным Pitchbook и Fortune, в США в 2015 году эта пропорция составила 1 (79 шт) к 9 (679 шт), соответственно. В случае с Россией истории IPO венчурных компаний можно пересчитать по пальцам. И они, по-хорошему, применимы только для крупных бизнесов, способных заинтересовать биржи Нью-Йорка и Лондона (типа Mail.Ru Group, Yandex). Для компаний поменьше, не способных потянуть стоимость международных биржевых площадок, рынок IPO в России, на практике, закрыт: затраты на размещение и сопровождение публичности высоки, а биржевые инвесторы почти не смотрят на акции ниже фарватера «голубых фишек». Хороший пример тому, ликвидность и динамика роста акций, размещенных на РИИ ММВБ.
В целом, конечно, IPO звучит пафосно и красиво, поэтому о нем принято больше всего говорить, как об индикативе успешности венчурных стартапов – в том числе среди стартапов, рассказывающих инвестору о перспективах выхода. Однако, как видим из цифр выше, вопрос продажи венчурных компаний стратегам заслуживает куда больше внимания, как минимум из-за огромных масштабов этой индустрии (в 2015 году только в США совершено поглощений венчурных компаний на $68,2 млрд).
Покупка стартапа стратегом обычно преследует следующие задачи: раньше конкурентов заполучить технологии и бизнес-модели, улучшающие технические и ценовые характеристики своих основных продуктов, выйти на новые рынки, синергетичные текущему бизнесу, осуществить вертикальную интеграцию с поглощаемой компанией для оптимизации цепочек поставок и снижения зависимости от сторонних подрядчиков или поставщиков. Все эти задачи объединяет одна цель – преуспеть (или, хотя бы, не погибнуть) в конкурентной борьбе за долю рынка, доступ к инвесторам и, как результата, свою капитализацию. Капитализация компании и её динамика, наверное, являются одним из лучших индикаторов конкурентоспособности и перспективности компании.
Так, например, за 2015-2016 годы известно о 18 поглощениях, проведенных компанией Apple, и 10 — со стороны Samsung. О накале конкурентной борьбы между этими игроками не знает сейчас только ленивый. И поглощения перспективных стартапов являются одним из инструментов такой борьбы.
А вот если на каком-то рынке нет конкуренткой борьбы, особенно технологической, а понятие «капитализация» вторично для акционеров и менеджмента, то и поглощать стартапы для крупного бизнеса смысла нет. Лучше свободные денежные средства выплатить в качестве дивидендов акционерам (за что точно не поругают), или растворить средства в задачах внутреннего НИОКР (который обычно менее эффективен, но зато «свой»). Такая ситуация, к сожалению, во многом характерна и для нашей страны.
До 70% экономики России – это госсектор. При этом, в этих 70% сконцентрировано большинство отраслей, являющихся ключевыми потребителями технологий — энергетика и нефтегазовый сектор, машиностроение, электронная промышленность. И все эти отрасли монополизированы либо, в лучшем случае, олигополизированы, что не создает стимулов для рыночной конкуренции, не формирует ценность понятия «капитализации». Ни в одном из указанных секторов нельзя найти сегодня игрока, представленного на рынке M&A стартапов.
Возьмем, для примера, электронную промышленность. Так, для справки, Intel за последние 20 лет поглотил 84 компании (то есть в среднем более 4-х компаний в год), а QUALCOMM за то же время успел прикупить 41. Но вот за 20 лет в российской электронике, представленной в основном структурами ГК «Ростех» («РосЭлетроника», «КРЭТ», Холдинг Швабе, ОПК) и АФК Система (Завод Микрон, РТИ-Системы), о поглощениях стартапов говорить не приходится. Также не приходится говорить и о рыночной конкуренции между ними – указанные компании почти не работают на гражданских высокотехнологичных направлениях, а имеющую место борьбу за оборонный заказ, доступ к административному и регуляторному ресурсу, а также субсидии государства назвать рыночной сложно, так как пользовательские характеристики вашего продукта тут вторичны. Для термина «капитализация» здесь места тоже не определено. И иногда даже в стенах этих компаний находятся альтруисты, понимающие необходимость доступа к передовым технологиям и бизнес-моделям в их отрасли, но весь альтруизм гаснет в бюрократических процессах и отсутствии процедур обоснования целесообразности и инструментов финансирования поглощений внешних технологий и бизнесов. Справедливости ради отметим, что недавно Правление ГК «Ростех» утвердилостратегию по выделению $6 млрд на покупку радиоэлектронных активов до 2025 года. Сроки и инструменты реализации, а также применимость программы для высокотехнологичных стартапов не раскрываются. Но, думаю, появление такого объема денег на рынке может оказать значительный положительный эффект на отрасль венчурных инвестиций, как минимум в проекты в области электроники. Но в целом ситуация остается прежней. Такой же она, к сожалению, оказывается и на рынке энергетического и нефтегазового сегментов, машиностроения и других.
Все это значит, что российскому стартапу (а, соответственно, его инвесторам и основателям) в этих отраслях продать бизнес некуда. Приходится всем акционерам сидеть и ждать, чего и сколько не понятно. Иногда удается договориться на выкуп доли инвесторов менеджментом («management buy-out», «MBO»), но заработать высоких доходностей на проинвестированный капитал здесь нельзя — вернуть бы хоть вложенные средства и покрыть цену капитала. Иногда инвестиции возвращаются через дивиденды, но это долго и противоречит логике срочности существования венчурных фондов.
В эту ловушку попали портфели многих венчурных фондов, которых за последние десять лет возникало не мало, нацеленных на инвестиции в российские проекты. В том числе, стоит упомянуть, что там же оказались и многие государственные инвестиции, направленные в венчурную отрасль через АО «РВК» и ОАО «Роснано», которые были призваны как раз поддерживать именно российские проекты в промышленных индустриях. А хороших проектов там не мало, хотя всем и нравится больше говорить и писать о плохих.
Сложившаяся ситуация с выходами в России приводит к разочарованию инвесторов, попробовавших для себя венчурный бизнес, – многие годами не могут вернуть свои деньги даже из хороших активов. А значит, не могут их заново вложить в новые фонды или венчурные проекты. И, если вдруг деньги чудом удалось вернуть из отдельных активов, инвесторы предпочитают перефокусировать их в другие отрасли или, в лучшем случае, направить на венчурные инвестиции, но на иностранных рынках, типа США и Израиля (где им может и не покажут лучшие проекты, но любезно встретят и поразят сердце слайдами инвестпрезентации об M&A-активности на рынке предлагаемой к финансированию сделки). В том числе поэтому в России так много венчурных фондов, создаваемых впервые (так называемых «first time fund»), и так мало венчурных команд, которые запускают второй или третий фонд (для чего надо с доходностью вернуться инвесторам предыдущий) — особенно в сфере промышленных проектов.
Очевидно, что для серьезного улучшения ситуации с «экзитами» были бы полезны структурные реформы экономики, однако их реализация и достижение ощутимого эффекта займут не один год. Из тактических вещей, внедрение которых возможно на горизонте 1-3 лет, были бы крайне уместны следующие шаги. Во-первых, четко сформулировать инструменты по M&A стартапов, инкорпорировать их в Программы инновационного развития госкомпаний. Во-вторых, ввести обязательства для госкомпаний при утверждении инвестиционных программ. Корпорации могли бы представлять сравнение планируемых расходов на внутренние разработки и новые продукты с возможными расходами на поглощение рыночных игроков, уже решающих аналогичные задачи. В-третьих, создать льготные кредитные и налоговые инструменты для компаний, поглощающих стартапы. И, конечно, нужна совместная работа игроков венчурного рынка по продвижению и популяризации среди крупных компаний идеи поглощения малых технологических бизнесов, как важного инструмента для роста и повышения конкурентоспособности основного бизнеса.
Источник: forbes.ru