Филипп Хайтович: пока не закрылось «окно пластичности»

На исходе 2015 г. был опубликован доклад ЮНЕСКО о развитии мировой науки (UNESCO Science Report: towards 2030), из которого следовало, что за пять предшествующих лет число научных публикаций в Китае удвоилось. В документе указывалось, что Китай занимает второе место в мире после США по доле расходов на науку.

«15 лет назад Китай стоял перед той же задачей, что Россия сегодня, – возрождение науки, - говорит директор научного центра в шанхайском Институте вычислительной биологии, профессор Сколтеха Филипп Хайтович. - И Китай справился с этой задачей очень хорошо. Процесс не завершен, но он необратим, и через двадцать лет здесь будет очень-очень сильная наука».  

Когда вечером, стоя на шанхайской набережной Вайтань, более известной по своему английскому названию The Bund, смотришь на огни небоскребов, отражающиеся в виде фантастических картин на черном масле реки Хуанпу, подобные прогнозы не кажутся чем-то несбыточным. В конце концов, это именно здесь, на Банде, в 1872 году, то есть менее полутора веков назад, состоялось примечательное событие: при большом стечении народа прошла демонстрация работы пожарной бригады. Как замечает британская писательница Харриет Серджант, автор книги Shanghai, китайцы были поражены увиденным. До сих пор они боролись с пожарами, отпугивая демонов огня барабанным боем и звуками цимбал.

Сегодня Шанхай – один из наиболее динамично развивающихся мегаполисов мира. Но о Шанхае - городе небоскребов известно за пределами Китая гораздо больше, чем о Шанхае – научном центре.

В шанхайской лаборатории Филиппа Хайтовича. Фото Sk.ru

Из 15 лет, о которых говорит Филипп Хайтович, последние десять лет он работает в Китае. Интервью с ним, записанное в конце 2015 г. в Шанхае, - редкая возможность узнать о том, как устроена система китайской науки от участника этой системы, и одновременно - взгляд со стороны, с учетом опыта работы Хайтовича в США, Германии и России.

Один из вопросов, затронутых в беседе, касался того, как проект самого Филиппа Хайтовича и его группы вписывается в китайскую науку. Профессор занят темой, которая явно не относится к числу модных и не обещает принести финансовые плоды в обозримом будущем. Его, если говорить в самых общих терминах, интересует ответ на вопрос: что делает человеческий мозг особенным? И как с этой особенностью связано так называемое «окно пластичности» мозга?

Открытия, сделанные командой Хайтовича (о них речь впереди), проливают дополнительный свет на то, какой большой скачок совершила китайская наука после «Большого скачка» Мао. Очевидно, что профессор Хайтович мог бы совершить свои открытия в любой другой стране с развитой научной инфраструктурой. Но финансирование своей работы он получил не в Америке или в Японии, а именно в Шанхае. 

Как минимум, это говорит о стремлении китайцев тратить деньги на науку и образование. Газета The Wall Street Journal приводит такие данные. Приоритетное финансирование университетов в КНР привело к настоящему студенческому буму. В 2012 году количество университетских выпускников достигло 6,2 миллионов – это в шесть раз больше, чем уровень 2001 года.

Старый новый Шанхай. Фото Sk.ru

Но дело не только в деньгах.

Скачок после «Большого скачка»

Китайская научная система по большей части была скопирована с советской, рассказывает Филипп Хайтович. Основной структурой здесь является Академия наук. Допустим, в Америке это совершенно не так, там Академия наук не играет никакой серьезной роли в исследованиях, а вот в Китае она является основным органом, руководящим проведением исследований. Академию сформировали сразу после революции 1949 года, и она была призвана стать основным элементом научной политики. При этом к моменту своего создания китайская Академия была на вполне хорошем международном уровне, в стране оставалось достаточно много ученых, получивших образование до революции за рубежом – в Европе, в Америке, в Советском Союзе. Но потом был десятилетний период Культурной революции с 1966 по 1976 гг, после которой, по выражению Хайтовича, «многие ученые были безвозвратно утеряны для науки».

Возникла ситуация, при которой Академия наук есть, а работать в ней почти некому. «Уровень проблемы был таков, что для того, чтобы стать профессором, не требовалось даже иметь кандидатскую степень, просто потому, что количество кандидатов наук было совершенно недостаточным, - говорит собеседник SkReview. - Можно сказать, что в тот период китайская наука была на очень низком уровне. Встал вопрос, как науку возрождать».

Китайские власти не пошли по пути разрушения: мол, давайте закроем Академию, потому что она не дает никаких результатов, продолжает профессор Хайтович. Они пошли по пути наполнения уже существующей структуры новым содержанием - квалифицированными кадрами. А где взять квалифицированные кадры?

«В Китае, как в любой стране, существуют талантливые студенты. Если рассматривать функцию университетов как просто передачу знаний студентам, то с этой функцией китайские университеты справлялись, как они справляются с ней в России. Другая функция университета – проведение научных работ, т.е. получение новых знаний. Сейчас есть еще одна функция в таких университетах, как Сколтех: это инновационная работа, когда не просто получаются новые знания, а они уже применяются, но это - высший уровень».

После того, как китайские студенты получали знания, самые талантливые из них уезжали за границу, прежде всего в Америку, потому что больше им негде было применять свои знания. В результате в Америке сформировалась довольно большая группа китайских ученых. Когда китайские власти задумались о возрождении науки, они приняли решение попытаться вернуть на родину ученых с помощью так называемых «специальных программ».

Почему в Китае нельзя получить грант по блату

У этих программ было два важных аспекта, указывает Хайтович: «Во-первых, была создана достаточно эффективная система финансирования науки. Если человек хорошо публикуется в международных журналах, он получит финансирование. Ничего особо сложного в этом не было, потому что на тот момент специалистов в Китае было очень мало. Когда специалист возвращался из-за рубежа, было понятно, что у него будет больше публикаций, чем у «местных». А значит, у него было больше шансов получить финансирование.

«Меня вдохновляет, как китайцы за 15 лет смогли вывести свою науку на хороший уровень. Это экспоненциальное развитие, когда некоторое количество хороших лабораторий, закладывающихся людьми, вернувшимися из-за рубежа, тренируют новых специалистов, которые организуют свои лаборатории, и так далее»

Во-вторых, возвращающимся на родину ученым оказывалась существенная поддержка на создание своей лаборатории; разумная зарплата, хотя и меньшая, чем та, что он получал за рубежом. Зато делалась единовременная выплата на приобретение жилья; на эти день дворец не купишь, а нормальную квартиру – вполне. Условие было одно: за квартиру человек должен отработать десять лет. Если, скажем, человек через пять лет уезжал назад, половину денег он должен был вернуть».

Поначалу ученые относились к «специальным программам» настороженно, потом кое-кто стал возвращаться, а дальше люди убедились, что система работает.

Ночной Шанхай с телебашней Восточная жемчужина. Фото Sk.ru

«Теперь, когда китайские ученые уезжают в Америку или Европу, они делают это с тем, чтобы вернуться – в надежде получить финансирование из госпрограмм: деньги на квартиру и на научную работу.

Программа начала действовать около пятнадцати лет назад, и за это время в страну вернулись тысячи ученых. По моим оценкам, 90% ученых, активно работающих сейчас в Китае, вернулись на родину именно по этой схеме. Конечно, остались и те, кто никуда не уезжал; старое поколение тоже работает, но им сложнее получить гранты, поскольку у них публикации только в местных китайских журналах, а им надо конкурировать с другими учеными, которые публикуются в международных журналах», - говорит профессор Хайтович.

На уточняющий вопрос SkReview, означает ли сказанное, что в Китае нельзя получить грант по знакомству, по звонку, Филипп Хайтович, ненадолго задумавшись, отвечает категорично: «Нет, нельзя».

Одним из главных результатов программы по возвращению ученых-соотечественников стал тот факт, что ныне качественное образование можно получить в самом Китае. «Сейчас в Китае, чтобы, например, стать заведующим лабораторией, не обязательно работать за границей. Можно сделать постдок в китайской лаборатории, руководителем которой является человек, когда-то работавший в Европе или Америке. Например, из нашего Института вычислительной биологии за границу уезжает только одна треть PhD студентов, получающих степень. Две трети остаются в Китае. Из этих двух третей одна треть идет работать в компании, одна треть остается в Академии наук».

В Китае ученые, возвращающиеся из-за рубежа, основывают свои лаборатории, учат студентов, которые получают опыт не просто из своей лаборатории, но и из тех лабораторий, с которыми сотрудничает их начальник.

«Конечно, не все так гладко, - отмечает Ф.Хайтович. - Довольно большой процент из тех, кто возвращался, - особенно поначалу – оказывались людьми, которые, так сказать, работали руками. Скажем, у начальника есть хорошая идея, его подчиненные вкалывают, получается хороший результат, он публикуется. А затем кто-то из «работавших руками» возвращается в Китай, но собственных идей у него нет, потому что все, что он делал, - это выполнял поручения начальника. Но такое происходит везде: людей с хорошими идеями не так много».

«Китайская система иностранцев не воспринимает»

В благостной картине современного состояния китайской науки, нарисованной профессором Хайтовичем, мы увидели китайцев, вернувшихся из-за рубежа, китайцев, обучающихся у китайцев, вернувшихся из-за рубежа. Между тем в Китае работает несколько тысяч иностранных ученых, включая собеседника SkReview. Какова роль иностранцев в китайской науке?

Ответ звучит достаточно неожиданно: «Какова роль иностранцев? – переспрашивает он. - Да никакой. Мы тут просто для украшения».

Разговор происходит в кабинете Филиппа Хайтовича в шанхайском Институте вычислительной биологии. На стеллаже, за спиной ученого, фотография в рамке. На ней улыбающийся лидер КНР Си Цзиньпин пожимает руку Хайтовичу.

«Ну да, это все чистый пиар, - говорит профессор Сколтеха. - Конечно, есть какие-то иностранцы, знания которых для китайцев важны, – например, как строить космические корабли или атомные электростанции. Но таких людей единицы. А если брать обычных научных работников… Если бы их здесь не было, это сейчас ни на что бы не повлияло.

На самом деле, китайская система иностранцев не воспринимает. Это все равно, как добавлять масло в воду».

Мы еще вернемся к этой оценке, и увидим на примере деятельности самого Филиппа Хайтовича, что кое-что китайская система все-таки перенимает у иностранцев. Но пока хочется понять вот что: если иностранный профессор Китаю не особенно нужен, зачем профессору Хайтовичу Китай?

«Для меня Китай – это была возможность получить хороший ресурс для тех исследований, которые я делаю, - звучит ответ. - Не каждая научная тема пользуется одинаковой поддержкой. Есть популярные темы, например, стволовые клетки или борьба с раком. На такие темы в силу их популярности легко получить финансирование, хотя нужно конкурировать с большим количеством людей. Тема моих исследований – особенности человеческого мозга - всегда была некоторой экзотикой; сейчас это стало несколько более популярно, но десять лет назад такого не было. Тем более что мы подходим к проблеме с эволюционной точки зрения - в отличие от работ по картированию мозга, которые представляются более механистическим подходом».

Что делает научную тему модной?

Это выводит нас на разговор о том, чем собственно занимается российский ученый в мрачноватом здании из темного кирпича, построенном японцами во время оккупации Шанхая в сороковые годы прошлого века.

Здание, которое ныне занимает китайский Институт вычислительной биологии, находится на территории бывшей французской концессии. Европейские особняки, среди которых попадаются даже дома в стиле фахверк, тенистые аллеи, обсаженные столетними платанами,  - все это не очень похоже на Китай и потому особенно привлекает иностранных туристов, начитавшихся о старом Шанхае, который когда-то одновременно называли «жемчужиной Востока» и «блудницей Востока». Земля во французской концессии дорожает, и большая часть научных учреждений выезжает из центра на окраины города. Но сформировавшийся здесь за последние десятилетия биологический кластер пока остается на своем историческом месте.

Чтобы лучше понять, почему Хайтович отправился в Китай заниматься «немодной» научной проблемой, представляется любопытным выслушать его мнение о том, почему та или иная тема в науке вдруг становится модной.

«Давайте возьмем в качестве примера рак, - предлагает российский ученый. - В Америке при Никсоне в 1971 году была объявлена война раку. Выделили деньги. А что ученые? Раз деньги дают, надо брать. Дело благородное, давайте воевать с раком. Стали развивать лаборатории, принимать побольше постдоков, побольше студентов. Постдоки отучились, организовали свои лаборатории. Так возникло громадное количество лабораторий, занимающихся проблемой рака. Этим можно заниматься до бесконечности, поскольку каждый тип рака индивидуален. В то же время известно, что является самым главным фактором риска заболевания раком, - это возраст, естественно. Но так как была объявлена война раку, а не старению (старение же не болезнь!), то стали бороться с раком.

Я думаю, что если бы те деньги, те ресурсы, которые были потрачены на борьбу с раком, были за это время положены на борьбу со старением, - кто знает, все могло бы быть по-другому.

Шанхайский музей науки .Фото Sk.ru

Те есть модными становятся темы, на которые выдается финансирование. Чтобы ученые пролоббировали какую-то тему, нужна критическая масса. Получается порочный круг. Очень сложно начать новую тему, потому что нет критической массы, некому ее пролоббировать. В том же изучении старения: полвека назад была высказана гипотеза, что старение в основном вызвано оксидативным стрессом и разрушением ДНК и клеток оксидативными радикалами. Это известная теория, и на протяжении последних пяти десятилетий большая часть тех немногих людей, которые занимались старением, в основном следовала этой теории. Но в последние где-то десять лет выяснилось, что все это полная фигня. Допустим, этой проблемой занималось сто ученых, из которых 95 публиковали книжки про оксидативный стресс. Что же они все эти книжки выкинут? Они продолжают настаивать на своем. Остальным приходится очень тяжело. Они не могут публиковаться в хороших журналах и т.д. Всегда есть какая-то доминирующая гипотеза, и даже если она неправильная, то очень трудно сдает свои позиции».

С учетом сказанного возвращаемся к вопросу: зачем Филипп Хайтович приехал в Китай и что из этого получилось?

«Я прежде работал в Германии, в Обществе Макса Планка. Это такая экзотическая организация, финансирующая хороших ученых. Они финансировали работу начальника моего департамента, Сванте Паабо, который занимается эволюцией человека. Если я хотел дальше заниматься эволюцией человека, я должен был найти место, где я мог бы это делать. Оставаться в Германии очень сложно, потому что у них уже есть человек, который занимается этой темой, Сванте Паабо. В США на эволюцию денег не дают. Кому нужна эволюция? Это медленный процесс, до следующих выборов точно никто не эволюционирует. 

К тому же для того, чтобы изучать эволюцию, нужно не просто иметь какие-то ресурсы типа лаборатории и финансирования, нужно еще иметь людей, которые могли бы заниматься вычислениями. Это сложная системная проблема. А в то время, 10 лет назад, найти студентов, которые бы программировали и могли анализировать комплексные данные, было очень сложно: большая часть уходила в бизнес, а те, что оставались, расходились по лучшим лабораториям.

Куда можно было ехать? Кроме Китая особых вариантов не было. Тут много хороших студентов, они умеют программировать. Дали грант – как я сказал, если человек публикуется в нормальных журналах, здесь дают гранты, чем бы ты ни занимался, даже если это эволюция человека, – почему бы нет?

В действительности эта тема может быть полезной. Если мы хотим знать, как работает человеческий мозг, это проще понять, изучая, что отличает механизм работы нашего мозга от мозга тех же обезьян. Если, например, мы хотим понять, почему человек может заниматься математикой или иметь абстрактное мышление, тогда нам нужно проводить сравнение с обезьянами и просто фокусироваться на тех элементах, которые человеческий мозг отличают. Хотя это довольно сильно упрощает задачу, все равно задача довольно сложная. Вообще эволюционная биология не является популярной областью знаний».

«Пекинский человек» в процессе эволюции

Можно было бы предположить, что грант для работы команды Хайтовича был выдан в связи с тем, что в Китае тема эволюции человека пользуется повышенным вниманием.

Речь идет о гипотезе отдельного происхождения китайцев по сравнению с прочим человечеством, которая восходит к открытию под Пекином так называемого «пекинского человека» (1929-30гг). Тогда в Китае это интерпретировали как открытие общего предка всей монголоидной расы. В 2008 г было сделано новое открытие, которое как будто подтверждало эту теорию. Речь идет о так называемом «сюйчанском человеке» (от города Сюйчан, провинция Хэнань, где были найдены черепа гуманоидов, возраст которых предположительно датируется 80.000 – 100.000 лет).

Официальная китайская газета China Daily писала по этому поводу: «Открытие в Сюйчане подтверждает теорию о том, что современный китайский человек произошел от предков, которые зародились на нынешней китайской территории, а не пришли из Африки». И далее: «Выдающиеся археологические открытия имеют критическую важность для поддержания нашей национальной идентичности, а также древней цивилизации».

Мартин Жак, автор известной книги When China Rules the World,  добавляет: «В то время, как международные археологические исследования рассматриваются как часть мировых усилий, необходимых для понимания эволюции человека, в Китае, где им придают невероятное значение, к ним относятся как к составной части национальной истории и используют для «продвижения объединяющей концепции уникального происхождения и преемственности китайской нации».

Филипп Хайтович не склонен придавать подобным аргументам серьезного значения.

Филипп Хайтович. Фото Sk.ru

«Мультирегиональная гипотеза происхождения человека родилась не в Китае, хотя она здесь пользуется некоторой популярностью. Естественно, большинство ученых, которые занимаются эволюционной генетикой, - они вернулись из-за рубежа, они прекрасно знают состояние дел. Мы сейчас понимаем, что на самом деле ситуация гораздо более сложная. Несмотря на то, что прародина человека, конечно, в Африке, тем не менее, мы знаем, что происходило некоторое генетическое смешение после выхода из Африки, с теми же неандертальцами, денисовцами и т.д., поэтому генетический состав разных популяций достаточно мозаичен. Китайские ученые это тоже прекрасно знают. Конечно, встречаются публикации китайских академиков, которым лет по 90. Этих академиков никто не выгонял, они сидят в своих институтах, пишут…

Что меня вдохновляет в Китае, это то, как китайцы за 15 лет смогли вывести свою науку на хороший уровень. Это экспоненциальное развитие, когда некоторое количество хороших лабораторий, закладывающихся людьми, вернувшимися из-за рубежа, тренируют новых специалистов, которые организуют свои лаборатории, и так далее. При этом китайское правительство очень четко определяет приоритетные для себя темы и выделяет на них значительные средства».

Как человеческий мозг стал особенным

Так все же, что удалось сделать Филиппу Хайтовичу и его команде за те десять лет, что он работает в Шанхае?

«На самом деле, не так много, - полагает ученый. - Быть может, из всех работ, которые мы сделали, одна, действительно значимая, - мы нашли механизм, специфичный для мозга человека: удлинение процесса селектогенеза во время развития мозга – то есть пластичности формирования нервных сетей. В принципе и до нас было известно, что у человека этот процесс очень медленный. Он растянут на первое десятилетие жизни или даже дольше. Мы показали, что этот процесс специфичен для человека, т.е. даже у шимпанзе такого нет.

Сейчас мы продолжаем работать над этой темой, мы видим, что при аутизме – не у всех, но у двух третей пациентов с симптомами аутизма – разрушен этот путь развития, т.е. у них произошла десинхронизация селектогенеза: он происходит хаотично и гораздо быстрее, чем должен. И мы сейчас смотрим на генетические причины всего этого, но пока у нас есть только предварительные результаты.

Чем интересна эта работа? Если она получится, если мы доведем ее до конца, мы сможем показать механический путь того, как человеческий мозг стал особенным. Всем ведь интересно: люди, они так сильно отличаются от других животных, - должна же быть какая-то магия: инопланетяне или еще что-то? В принципе наши результаты этой магии совсем не исключают. Но, тем не менее, они показывают один из механических путей: что действительно происходило в мозге, как работала эволюция.

Такого до этой работы не было. Есть миллионы догадок, почему человеческий мозг работает по-другому, но не известно ни одного конкретного механизма.

Мы нашли механизм развитийный: мозг человека работает по-другому, потому что он развивается по-другому. А развивается он по-другому даже не потому, что был изобретен какой-то новый путь развития, а просто потому, что «окно пластичности», которое есть в мозге, - оно у человека очень-очень длинное».

«Окно пластичности»

Филипп Хайтович так объясняет, что такое «окно пластичности».

«Когда рождается ребенок, его мозг – пустая книга. Ребенок не знает, что трогать горячий чайник – это больно, чтобы это узнать, сначала нужно потрогать. У большинства животных есть рефлекс, что от огня нужно бежать; у человека таких рефлексов нет, поэтому приходится опытным путем находить правильное поведение.

Если мы посмотрим на самые простые виды с изначальной нервной системой - насекомых, например, - то у них нервная система довольно сложная, но практически все их поведение уже запрограммировано. То, как они будут реагировать на тот или иной стимул, совершенно четко изначально определено структурой их нервных сетей. Допустим, если мы посмотрим на певчих птиц, в принципе у них есть некоторые внутренние программы, определяющие, что им нужно петь. Но если они не растут в той среде, где они слышат песни своих сородичей, то они сами не могут петь, издают только рудиментарные звуки. Для того чтобы полноценно петь, им нужно общаться с сородичами.

У человека все гораздо сложнее; он максимально гибок. Один из примеров – как мы реагируем на разные запахи. Это один из самых древних механизмов, начиная с первых нервных систем, - на что реагировали животные, те же слепые черви: они реагировали на запахи, и мы до сих пор реагируем. У большинства животных есть совершенно четкая связь в мозге, какие запахи хорошие – какие плохие, на какие нужно реагировать положительно, на какие отрицательно. Но даже в этом мозг человека особенный,  человека можно как бы переучить. Шведы едят ферментированную рыбу, по-нашему сказать – тухлую рыбу. И вот интересный пример. На шведском телевидении есть шоу, в котором участвуют дети – потомки шведов, но уже американцы в нескольких поколениях. Их привозят на историческую родину, чтобы показать им жизнь по-шведски. Одна из вещей, которую им предлагают делать, - есть эту тухлую рыбу. Естественно, их реакция – как у всякого нормального человека, непривычного к такой еде, она вызывает у них совершенное отвращение.

Когда я был ребенком и видел, как родители едят сыр с плесенью, мне хотелось убежать из дома, а теперь я сам его ем и не испытываю никаких отрицательных эмоций. Это то, что нам позволяет делать пластичность нашего мозга. И эта пластичность закладывается с раннего детства. В раннем детстве пластичность максимальна, поэтому мы можем учить языки без акцента – гораздо быстрее, чем во взрослом возрасте.

Вот, в принципе, наверное, самая большая работа, которую мы сделали, - работа по специфике пластичности мозга. На самом деле пластичность мозга была известна, но она подавалась как данность, и было непонятно, например, как с этим у шимпанзе. Шимпанзе – близкий родственник человека. В принципе они развиваются с той же скоростью, но чуть-чуть быстрее. У человека, скажем, половое созревание наступает на год – на пару лет позже, чем у шимпанзе; у нас похож ритм жизни, и живут шимпанзе до 60-70 лет. Но у них это окно пластичности очень быстро застывает».

Филипп Хайтович показал сервера и новые микроскопы, с помощью которых его команда изучает кору головного мозга человека. «Мы смотрим на разделы коры, отвечающие за интеграцию того, что мы называем сознательной деятельностью (это те разделы, которые человек временами пытается отключить, например, с помощью алкоголя). Нам интересно, что в организации коры головного мозга отличает людей от тех же шимпанзе или макак. Выясняется, что архитектура коры головного мозга у этих животных практически не отличается от человеческой, а вот на молекулярном уровне отличий масса. Могу с гордостью сказать, что мы опередили в этом смысле Allen Institute for Brain Science. В частности, мы впервые совершенно четко увидели типы астроцитов с молекулярными маркерами, которые специфичны только для человека».

Какой совет дал Филипп Хайтович Си Цзиньпину

Напоследок возвращаемся к хлесткой фразе профессора Хайтовича о том, что китайская система не воспринимает иностранцев («это все равно, как добавлять масло в воду»).

5 декабря 2012 года новый лидер КНР встретился с двадцатью зарубежными учеными. К этому времени товарищ Си исполнял обязанности генсека компартии всего 20 дней и даже еще не был избран на пост Председателя Китайской Народной Республики. Фактически то была его первая в новом качестве встреча с иностранцами.

Фотография в кабинете Хайтовича, на которой он пожимает руку китайского руководителя, сделана именно в тот день. Но это была не единственная такая встреча.

В Китае существует организация, ведающая иностранными экспертами. Она не только устраивает встречи ученых с руководством страны, но и собирает их рекомендации. «Я сам давал рекомендации и видел, что некоторые из них были воплощены в жизнь, - признается Филипп Хайтович. - Например, я писал о том, что нужен механизм, чтобы удерживать талантливых постдоков в Китае, потому что бессмысленно привлекать из-за рубежа ученых, если они в своих лаборатория не имеют хороших постдоков, которые могли бы воплощать их идеи. Вскоре после этого (не знаю, связано это напрямую с моей рекомендацией или нет) китайская Академия наук учредила определенную стипендию, по размерам не уступающую той, что постдоки получают за рубежом, - около 25 тысяч евро в год».

Этот пример не противоречит тому, что профессор Хайтович говорил ранее о роли иностранцев в Китае, но вносит существенные нюансы. «Китайская система действительно может обойтись без иностранцев. Но вообще в жизни при желании можно много без чего обходиться, например, без горячей воды. Коль скоро иностранные ученые в Китае есть, нас используют, прилагают к делу.

Вообще Китай, если вы заметили, всегда использует все хорошее, что было изобретено где бы то ни было. Это Россия, мне кажется, всегда хочет изобрести что-то свое. А Китай знает, что изобретать – это всегда самое сложное и затратное. Поэтому Китай идет по гораздо более рациональному пути, он берет все самое лучшее, что уже изобретено в других странах, и пытается на базе этого строить дальше. Естественно, в Китае есть своя история, философия и культура, они важны для китайского общества – то есть имеется преемственность. Но в науке важен результат, и в этом смысле никакой особой китайской науки нет. Есть просто наука хорошая и плохая. Главное – эффективность; никого не волнует иерархия, если ты не эффективен».